Книга В Мраморном дворце - Великий Князь Гавриил Романов

Учебный 1904/05 год мы снова проводили в Крыму, в Ливадии. На этот раз младшие братья были с нами.

В феврале 1905 года до нас дошло ужасное известие об убийстве дяди Сергея Александровича. Революционер бросил в карету бомбу, дядю и карету разорвало в клочки.

Отцу сообщил об этом ужасном событии П.Е. Кеппен. Матушка в то время была в ожидании сестры моей Наталии, прожившей всего три месяца. Отец не сразу сказал ей о том, что случилось. Когда, наконец, он решил ей об этом сообщить, она находилась в детской моего младшего брата Георгия. Отец пришел и начал возить Георгия в колясочке по комнате, матушка заметила, что отец плачет. Тогда он ей сказал, в чем дело. Отец велел передать государю по телефону просьбу разрешить ему выехать в Москву, но очень долго не получал ответа. Сели обедать, а ответа все не было. Государь, оказывается, колебался, разрешить ли отцу ехать, так как боялись новых покушений. Отец приехал на вокзал в последнюю минуту, пришлось задержать поезд. Другим великим князьям посоветовали в Москву не ехать.

Впрочем, дяде Павлу Александровичу, брату дяди Сергея, государь разрешил приехать в Москву на похороны и вернул ему звание генерал-адъютанта, которое он потерял, женившись в 1902 году на Ольге Валерьяновне Пистолькорс. Таким образом, на похороны приехало только два великих князя. Говорили, что сердце дяди Сергея нашли на крыше какого-то здания. Даже во время похорон приносили части его тела, которые находили в разных местах в Кремле, и клали их завернутыми в гроб.

Мы удачно выдержали выпускные экзамены, и, таким образом, окончилось наше пребывание в Крыму, продолжавшееся два учебных года. Никогда еще наши занятия не были поставлены так хорошо и серьезно, как в то время. По окончании экзаменов мы с Иоанчиком поехали в наше подмосковное имение Осташево, незадолго до того приобретенное. Братья уехали туда еще раньше нас.

На станции Волоколамск нас встретил отец и повез на тройке в Осташево. Прежде, чем ехать домой, мы заехали в церковь. Матушка была в это время на балконе нашего дома и махала нам платком. В Осташеве было так хорошо и спокойно. Это была подлинная Россия. Через месяц мы всей семьей переехали в Павловск и 1 июля поступили оба, Иоанчик и я, в Николаевское кавалерийское училище.

Мы переехали с Бородиным и его женой в Красное Село, где стоял лагерь училища. Дом наш, как все придворные дома Красного Села, был деревянный, двухэтажный. В первом этаже жили мы с Иоанчиком, во втором – Бородины. Комнаты были довольно уютные, но сырые, около дома был небольшой садик. Каждое утро нам подавался экипаж, и мы ездили в училище, которое было верстах в двух.

Я жалею, что мы не жили в училище, как прочие юнкера. Я считаю, что это было неправильно: чем ближе стояли бы мы к жизни, тем было бы полезнее.

В училище было два курса, старший и младший. Юнкера жили в бараках по курсам, старший отдельно от младшего, чтобы не было “цуканья”, которое мой отец преследовал. Но несмотря на преследование, “цук” в училище все же оставался. Я лично считаю, что “цук”, или другими словами “подтягивание” старшими юнкерами младших, вещь полезная, если она проводится в приличных границах, без издевательства, которое, к сожалению, бывало нередко.

Была в училище также казачья сотня под командой полковника Пешкова, который был известен тем, что приехал из Сибири в Петербург верхом. Казаки жили отдельно, в своих бараках, и “цуканья” у них не было. Они вообще были серьезнее юнкеров эскадрона и лучше их учились.

Я с семилетнего возраста мечтал поступить в Николаевское кавалерийское училище, и вот, наконец, мое желание исполнилось! Кадетскую форму я проносил в течение пяти лет и, наконец, стал настоящим военным. Мы ходили в высоких сапогах со шпорами, у нас были темно-зеленые двубортные мундиры с унтер-офицерскими галунами на погонах, на воротнике и на красных обшлагах рукавов. Фуражка была солдатская, то есть бескозырка с красным околышем и черными кантами, с темно-зеленым верхом. Шашка носилась на белой сыромятной плечевой портупее, на ножнах которой было гнездо для штыка. Какое счастье было надеть шашку! Шинели были серые, солдатского сукна и, конечно, по юнкерской моде очень длинные, почти до пят, с красными петлицами, с черными кантами. Перчатки мы носили белые замшевые.

Когда окончился лагерь и мы покинули Красное Село, доктора снова решили, что я не могу проводить зиму в Петербурге, и дяденька нашел выход из этого положения: он предложил остаться на зиму в Павловске. Мы поселились с Иоанчиком в левом флигеле Павловского дворца, в наших детских комнатах, с которыми было связано так много милых воспоминаний. Учение наше продолжалось под наблюдением неутомимого и распорядительного Бородина, преподаватели приезжали из Петербурга, по утрам до завтрака шли лекции. Завтракали мы с родителями, дяденькой, сестрой и братьями, и нас садилось за стол человек пятнадцать. Прежде чем сесть за стол, мы пели молитву “Очи всех на Тя, Господи, уповают”, а встав из-за стола – “Благодарим Тя, Христе Боже наш”.

После завтрака мы ездили верхом с дяденькой и братьями. Прогулка продолжалась полтора часа, какая бы ни была погода; у нас была целая система фуфаек, количество которых зависело от погоды. Этому научил нас дяденька, который ездил по три лошади в день в течение многих лет и приобрел большой опыт в способах одевания. Дяденька следил по часам за продолжительностью аллюров: сперва мы шли шагом десять минут, затем рысью десять – иначе говоря, версту шагом, две рысью – по уставу. Затем шли две версты галопом с правой ноги, то есть три и три четверти минуты верста, всего семь с половиной минут, после этого десять минут шагом и снова две версты галопом, но с левой ноги. Когда двигались шагом, часто пели песни, которым обучил нас дяденька: “За дружеской беседой”, “Вечер поздно из лесочку”, “Понапрасно, Ванька, ходишь”; во время прогулки дяденька также учил нас ломке строя, мы не сразу могли понять, как из колонны справа по шести перестраиваться в колонну справа по три или из колонны слева рядами перестроиться в колонну слева по три.

Вернувшись домой, мы снова принимались за занятия, готовились к лекциям, занимались языками.

Обедали мы в чисто семейной обстановке; после обеда отец садился за пасьянс в своем большом кабинете, в котором между двойными рамами жили снегири, которых отец очень любил. Мы располагались вокруг него. Матушка вязала крючком что-нибудь из шерсти. В десять часов она уходила к себе.

Наступила осень, а вместе с ней начались и беспорядки 1905 года, вызванные неудачной японской войной. В Колпине, где были известные заводы, тоже были беспорядки. Поговаривали, что колпинские рабочие собираются идти громить наш Павловский дворец. Дяденька просил великого князя Владимира Александровича поставить во дворец караул. С тех пор два года подряд стоял у нас унтер-офицерский караул, а по ночам ходил вокруг дворца дозор. В Петербурге шумели страсти, происходили беспорядки и забастовки, но в нашем милом Павловске все было спокойно.

Вспоминая прошлое, мне хочется сказать несколько слов о великом князе Владимире Александровиче, двоюродном брате моего отца.

Он очень тяжело и глубоко переживал невзгоды, обрушившиеся на Россию. Он был глубоко русский и очень умный человек и ясно видел, куда ведут события. Слава Богу, он не дожил до революции 1917 года. Впоследствии профессор Б.В. Никольский, читавший брату Олегу и мне римское право и во время первой революции выступавший на митингах как крайне правый, рассказывал нам, что Владимир Александрович вызвал его как-то к себе в Царское Село и долго говорил с ним. Он говорил со слезами на глазах, как ему больно, что левая печать нападает на столь любимые им войска гвардии, которыми он до этого так долго командовал.